ОБЩЕСТВО ПАМЯТИ СВЯТЫХ ЦАРСТВЕННЫХ МУЧЕНИКОВ И АННЫ ТАНЕЕВОЙ В ФИНЛЯНДИИ RY.
![]() |
![]() ЦАРЬ ‒ ЭТО СИМВОЛ РОССИИ, РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА! ПОМОГИТЕ ВОССТАНОВИТЬ СВЯТЫЕ ЦАРСКИЕ МЕСТА! PayPal КОНТАКТЫ |
PYHÄT KEISARILLISET MARTTYYRIT JA ANNA TANEEVA SUOMESSA MUISTOYHDISTYS RY.
![]() |
Архимандрит Рафаил (Карелин) ![]() …У кого в сердце Иисусова молитва, для того трудно сказать вслух несколько слов, даже приветствовать братию, как будто он теряет молитвенную теплоту, и в это время начинает мерцать и гаснуть свет в его душе. У безмолвника открываются внутренние уста, это уста его сердца, которыми ум безгласно произносит молитву. Если он вступает в беседу с братией или со странниками, пришедшими в пустыню, то внутренние уста его смыкаются и смолкают. Поэтому для пустынников совершенство — это полное безмолвие, которое выше всяких назидательных слов. Благодать открывается, как бы беседует с пустынником в безмолвии, а когда он облекает мысль свою в слово, то уже переходит во внешнее, будто спускается по ступеням вниз, чтобы общаться с людьми. Только по особому откровению Божьему безмолвники брали на себя подвиг старчества и принимали посетителей. Но это был для них тяжелый труд, и они всегда тосковали по своему прежнему одиночеству, в котором открывался им духовный свет. Все великое совершается в молчании, все великое сокровенно от мира. В храме люди внимают священным песнопениям, которые как бы на крыльях возносят ввысь их. А пустынники внимают песне безмолвия, которая наполняет их сердце неизреченной радостью. В храмовых песнопениях душа возносится к небу, в безмолвии небо опускается в сердце монаха, и пустыня или уединенная келия становится для него преддверием рая. В душе пустынника отражаются лучи Божественного света. При буре помыслов и страстей этот свет гаснет, как пламя свечи — от порыва ветра. На гладком, отшлифованном серебре отпечатлеваются изображения. Если поверхность серебра чернеет или покрывается пылью, то изображение становится неясным, как бы мутным. Если ум отключается от сердца и погружается во внешнее, то сердце безмолвника покрывается земным прахом и перестает отражать в себе небо. Поэтому безмолвие, прежде всего, — хранение сердца. Пустынник любит людей, но особой любовью: он жалеет мир, не познавший Бога, он жалеет тех своих братьев, которые променяли безмолвие на внешнее служение. Так с сожалением смотрят на царского сына, который взялся подметать улицы города. Сердце молитвенника — это таинственный престол. Когда он покидает его и уходит во внешнее, то из царя превращается в раба, из зрячего — в слепого. С безмолвием связана память о смерти. Пустыня располагает человека думать о вечном, — о том, что находится не только за пределами земли, но и небосвода. Смерть представляется плотскому человеку как некое чудовище, которое преследует его и в какое-то неожиданное мгновение бросится и растерзает на части. Смерть для монаха — это вожделенная встреча с Христом. Если он боится смерти, то эта боязнь — за грехи, за нерадиво прожитую жизнь, это скорбь о том, что он еще не полностью окончил покаяние. Но сама память о смерти представляется ему великим утешением. Память о смерти отрывает его от земли, отрезвляет от страстных мечтаний, дает силы для молитвы, наполняет душу миром и тишиной. Мысли о вечности в душе безмолвника похожи на стаю лебедей, которые тихо плывут по поверхности глубокого озера. Память о смерти делает человека странником на земле. Он понимает, что все, что существует во времени, не его, что этот мир только путь, и каждый день жизни — стадия пройденного пути. Молитва и память о смерти — это два ока души, устремленные в вечность. В общении с миром исчезает память о смерти. Человек начинает думать, что мир это его родной дом. Страсти, как невидимые нити, привязывают его к земле. Вместо радости о Боге в его сердце появляется смятение и тревога. Страсти превращаются в помыслы, ум становится похожим на крылья вертящейся мельницы, а иногда, под действием гнева и похоти, — на зверя, который бросается из одного угла клетки в другой и старается перегрызть зубами железо решетки. Пустыня располагает к памяти о вечном. Ночное небо, которое кажется куполом огромного храма, венчающим пустыню, где звезды горят как лампады, зажженные рукою ангелов, говорит своим безгласным языком о величии Творца. В лучах зари оно похоже на хрустальную чашу с цветами, а при восходе солнца на море из золота, по которому плывут подняв паруса облака, как одинокие корабли. Камни, выжженные солнцем, похожие на угли после пожара, безгласно говорят о временности всего земного, где даже скалы превращаются в прах, будто разбитые молотом, и обломки их кажутся могильными надгробьями. В пустыне исчезает память о мире, который остался где-то далеко, как волнующееся море. Но о времени и вечности, о красоте и величии Божественного творения размышляют только еще несовершенные безмолвники, которые хотят возвысить свой ум от видимого к невидимому. А совершенные безмолвники не возводят взор свой к небу, усеянному звездами, как драгоценными камнями, не восторгаются видом четких линий гор на фоне голубого океана. Они стараются не думать о творении, чтобы не отвести взора своего ума от Творца, — от лучшего не перейти к худшему. О преп. Сисое говорили, что, поливая растение, он смотрел только вниз на его корень, не поднимая глаза вверх на ветви, чтобы не рассеять своих мыслей. Поэтому безмолвники заключали себя в келию как в темницу, чтобы внешними впечатлениями не отключить ум свой от молитвы. Одним из последствий грехопадения была потеря человеком своего собственного сердца. Ум, отключенный от созерцания Бога, разбился на части, как упавшее зеркало на мелкие осколки. Созерцание вечного Божества, делавшее ум подобным Созерцаемому, сменилось круговоротом внешних впечатлений, как будто ум был выброшен из неподвижного центра на поверхность вращающегося колеса. Любовь к Богу переродилась в привязанность к внешнему, в слепые страсти, в постоянную жажду наслаждений. Человек стал искать счастья в том, что не может дать счастья бессмертному духу — в веществе и материи. Человек отождествил себя со своим телом, представил себя предметом этого мира и вместо благодати Божией решил утолить голод своей души прахом земли. Страдания человека — это страдания тяжелобольного, это внутренняя боль, которая говорит человеку о том, что он потерял в жизни самое главное, — то, что не может заменить собой весь мир. Безмолвие — это путь к потерянному раю. Человек возвращается к центру своего бытия; он удаляет от себя предметы своих страстей, то, что не дает зажить гнойным ранам его души. Затем он борется с образами, картинами, которые хранит его память и, которые, подобно клубам черного дыма, врываются в его сознание. Во время молитвы борьба с образами и представлениями, мыслями, отвлекающими ум от слов молитвы, фантазией и картинами, которые рисует демон, превращается в какую-то жестокую битву с адом, искры которого горят в человеческом сердце. В шуме этой духовной битвы, в мелькании картин — то обольстительных, то уродливых — человек перестает слышать слова собственной молитвы. Здесь нужна сила воли, терпение, труд и время. Здесь келия монаха превращается в горнило, где отделяются друг от друга металл и шлак. Этот путь похож на путь ночью, где на дороге стоят приведения в виде исполинов и чудовищ, но если человек смело идет навстречу им, то они отступают, исчезают и пропадают во мраке. Именем Иисуса Христа укрощается буря помыслов, смиряются волны страстей, и ум, очищенный от груза внешнего, делающего его косным и холодным от фантасмагории помыслов, истощающих его силы, находит в сердце свой приют. Но в начале он входит в сердце, как странник в убежище на пути, или как гость в чужое жилище. Снова ум разлучается с сердцем, как будто ему вначале тяжело и скучно в сердце, и он хочет выбежать — как ребенок из дома, которого влечет к себе шум улиц и огни города. Или же само сердце в порыве нахлынувшей страсти выталкивает его из себя, как волнующееся море выбрасывает из своих недр на берег груз, лежащий на его дне. Но постепенно ум привыкает находиться в сердце как в родном доме и уже сам не хочет выйти из его стен. Постепенно перед человеком открывается его собственное сердце. Вначале сердце кажется маленькой землянкой, в которую входит ум, как вползает зверь в свою нору. Ему тесно в сердце, он как бы зажат им как ребенок пеленами. Но происходит чудо: сердце раскрывается перед ним и делается глубоким как бездна, у которой нет границы и дна. Слова молитвы — это свет, озаряющий бездну. Он чувствует себя как во время мироздания, когда тьма и хаос по слову Божию обратились в свет и жизнь. Он видит небо в своем собственном сердце, где сияет как солнце имя Иисуса Христа. Тогда он не хочет смотреть ни на полуденное небо, пронизанное лучами солнца, похожее на прозрачную чащу с золотым искристым вином; не на ночное небо, усеянное звездами, которые кажутся огненными островами далеких, неведомых миров. Звездное небо — это книга о величии Божества. У поэтов оно вызывало трепет восторга, у философов — изумление, у мистиков — благоговение, но для того, кто стяжал в своем сердце непрестанную молитву, звездное небо и горы пустыни кажутся пологом и завесой, закрывающими от них незримый свет Божества. Пустынник готов упрекнуть восходящее солнце за то, что оно своими лучами, проникающими сквозь камни пещеры, отвлекает его от молитвы. Ему не нужна ни земля, ни небо, а только одно, Единое и Единственное — Божество. Про древнего философа Демокрита говорили, что он ослепил себя для того, чтобы лучше заниматься философией. Пустынник, входя умом в сердце свое, становится слепым, глухим и немым для мира. Он отказывается от всего, чтобы обрести Причину всего, избегает творения, чтобы быть с Творцом, он не хочет видеть создания, чтобы созерцать Создателя, он отказывается от множественности впечатлений, чтобы чистое око души возводить к Единому. В этом он находит полноту жизни и покой. Монах оставляет мир, чтобы искать единство с Богом. В молитве исчезает прошлое и будущее, а остается только настоящее, как бы останавливается само время, как будто бы векторы времени меняют свое направление и обращаются в глубину. Внешние впечатления, попадая в сердце, для молитвенника подобны песчинкам, которые засоряют глаза и причиняют боль. Их пещеры и уединенные келии похожи на склепы и гроба, в которых погребаются умерщвленные тела с их страстями, и воскресает дух. Если сравнить монашество с пирамидой или башней, то фундамент и основанием их будут те монахи, которые избрали подвиг затвора, молчания и безмолвия. Затем идут, как вторая кладка камней, монахи, пребывающие в пустынях и скитах, затем монахи больших монастырей. Низший ряд камней держит высший, — на нем тяжесть всего строения. Если сравнить монашество с деревом, то творцы Иисусовой молитвы, скрывающиеся от мира, подобны корням этого дерева; они питают благодатью своих молитв скитян и монастырских монахов. Людям видны ветви и плоды этого дерева, а корни, ушедшие глубоко в землю, недоступны для глаз мира. Для безмолвника слово это уже потеря. В молчании — дыхание вечности, в слове — тени земли. Отшельник говорит в двух случаях: когда ему повелевает благодать, или же когда он не в силах выдержать безмолвие. В первом случае благодать говорит за него, во втором — он возвращается в келию обманутым и опустошенным: духовное богатство, которое он собирал, сжег как огонь его собственный язык. Святые Отцы сказали: если все подвиги монахов положить на одну чашу, а на другую молчание, то перетянет вторая чаша. Христос является душе в молчании, тогда прекращается, как бы иссякают даже слова молитвы. Нельзя одновременно созерцать Бога и говорить о Нем. Безмолвник предпочитает быть наедине с Христом, чем говорить о Христе. Слова предполагают многообразие ума и дистанцию между мыслимым и мыслящим. А в безмолвии ум становится простым и как бы прозрачным, как проста природа света. Преп. Исаак Сирский сказал: «Слова — орудия этого мира, а молчание — тайна будущего века». Но сама тайна раскрывается душе не через слово, а через внутренний опыт, через действие благодати. Поэтому наши слова о безмолвии похожи на следы верблюда, которые только указывают, в каком направлении пошел караван, но не чем он был нагружен. Слова связаны с представлением, а представление, как отпечаток внешнего, ложится тяжелым покровом на ум человека и пробуждает страсти его сердца. Поэтому свобода ума достигается очищением от помыслов и стоянием его в сердце с именем Иисуса Христа. Псалтирь, книжные молитвы, каноны это приготовление к Иисусовой молитве. В них ум дышит благодатью; словами псалмов и канонов он совершает священнодействие в храме своей души — он поет Богу; а Иисусова молитва это таинство, совершаемое в безмолвии. В словах Псалтири, акафистов и других молитв ум переходит с одного предмета и образа на другие. Хотя язык церковных молитв и песнопений это язык души, любящей Бога, благодарящей Бога, кающейся перед Ним, но здесь — движение, а не стояние ума. Здесь — священные картины, здесь многообразие форм в единстве содержания, но еще не достигнута та тишина ума, который заключил себя в нескольких словах, и обрел в них неизмеримую ни глубиной, ни высотой свободу. Подвиг пустынников заключен в Иисусовой молитве, а для исихастов она становится дыханием души. Однако Псалтирь и ограниченный круг молитв остаются в правиле безмолвников, как ступени, по которым душа, вышедшая из храма сердца, вновь возвращается в него. Кто имеет в сердце Бога, тот имеет источник, причину и начало всего существующего. Поэтому апостол Павел сказал: «Не имея ничего, мы обладаем всем» (2 Кор. 6, 10). Ничего из сотворенного не может наполнить человеческое сердце, так как все сотворенное имеет свое начало, границы и пределы. Только в Едином Боге находит душа себя и свой покой и, отрекаясь от всего ради Единого, приобретает в Нем бесконечно больше того, от чего она отреклась. Поэтому отречение от мира и безмолвие рождают в душе великую радость. Поэтому подвижники любили свою келию больше царских чертогов, а пустыню называли своей невестой. Ум человека по природе своей динамичен. Все созданное ограниченно; все тварное имеет начало, конец и предел. Ум может найти свое успокоение только в вечном и беспредельном — в том, что является Причиной всех причин и Началом всех начал. Сердце человека жаждет любви, но любовь это искание идеала. Только совершенное и идеальное может удовлетворить это чувство. Несовершенное угашает любовь или заводит человека в область его собственных фантазий, которые зыбки как мираж. Поэтому любовь к конечному и ограниченному не может наполнить человеческое сердце, оно несет разочарования и тревогу. Совершенен только Бог. Поэтому любовь к Богу делает человека счастливым. Человек ищет благо, но на земле все изменчиво и условно. Единственное истинное благо — Бог, Который пребывает благодатью в сердце человека, как в Своем образе и подобии. Воля человека направлена к исканию красоты. Здесь все подвержено изменению и разрушению. Красота должна быть вечно новой в своих глубинах, иначе она перестает восприниматься человеком как красота и становится серой обыденностью. Таинственная, неисчерпаемая красота — это Бог в своих явлениях человеческой душе, как в безвидных световых эманациях. Благодать Божия — это Его красота, Его лик, Его слава. Поэтому искание Божественной красоты дает неизреченную радость душе человека. Бог Един. Все множественное ограничено. Поэтому Иисусова молитва это путь от множественности к единому, от потока представлений — к единству мысли. Святые Отцы сказали: владеющие пятью чувствами владеют миром. А закрывший вход пяти чувствам, как закрывший дверь своей кельи, прозревает надмирное. Идти от большего к меньшему уже падение. Поэтому для безмолвника менять свою жизнь на служение миру через слова или дела милосердия — переход от высшего к низшему, от лучшего к худшему, от единого к множественности (из которой он хочет снова, как из осколков, собрать единое). Господь создал этот мир, как картину, где отпечатлелось в тенях и подобиях, красота и величие Творца. Святые сравнивали этот мир с раскрытой книгой, одна страница которой небо, а другая — земля. Письмена этой книги немолчно проповедуют славу Божию, но человек разучился читать и понимать их. Сатана ничего не может создать, он только искажает и извращает созданное Богом. Он извратил саму человеческую душу, лишив ее естественного Боговидения. Он привязал человека к этому миру до забвения о вечности. Видимое стало покровом на глазах человека, заслонившим от него невидимое, к которому принадлежит сам человече. http://karelin-r.ru/intdel/index.html |