ТАТЬЯНА НИКОЛАЕВНА РОМАНОВА «ВТОРАЯ ЖЕМЧУЖИНА ИМПЕРИИ»

Светлана Макаренко

От автора

О дочери Последнего российского Государя, носящей легендарное «пушкинское» имя Татьяна, известно менее всех остальных членов ее Семьи. И виною тому - ее сдержанный, аристократично замкнутый характер. Она, похоже, была истинно «царскою дочерью». Я осторожно перелистываю страницы книг, перебираю листы со старинными фотографиями, ворошу воспоминания и тома исторических хроник с одною лишь целью: собрать в единое целое рассыпанные жемчужные пылинки давнего – давнего, прочно забытого прелестного образа Той, которую называли когда-то «розою Петергофа».

Что удалось, что получилось, что нанизалось на нитку рассказа из уцелевших редких бусин – жемчужин памяти, слегка стершихся от времени – судить не мне. Вам, читатели.

Итак, очередное « окунание в летейские воды». Очередной «роман» о давно ушедших тенях… О молчаливом сходе их в Аид. Или, все – таки, точнее, не роман – лишь глава об одной из них, царственной тени….

1.

Вторая жемчужина в «ожерелье дочерей» Повелителя одной шестой части Земли – России - появилась на свет в Петергофском дворце, 29. 05.10. 06. 1897 года в облаке нежного, зелено – сиреневого петербургского раннего лета, с его удивительными, молочно – серыми ночами – туманами. Казалось, большие глаза малышки вобрали в себя эти чарующие оттенки навсегда, и в юности выразительные серо-зеленые очи юной Цесаревны были самой главной «приметой» ее пленительного, запоминающегося облика…

Росла Танечка Романова изысканно - просто, как и остальные ее Сестры – Великие княжны: Ольга, Мария, Анастасия. Носила белоснежные кисейные платьица с разноцветными кушачками и матросские костюмчики, украшенные затейливой вышивкой, сделанной матерью - Императрицей, играла игрушками старшей сестры Ольги, с которой была необычайно дружна. Они вместе составляли «большую пару», как любовно называли их в семье и среди родных.

Особенно любила подвижная, здоровая малышка – Цесаревна купание и игры на воздухе: серсо, катание на пони и громоздком велосипеде – тандеме – в паре с Ольгой, неторопливый сбор цветов и ягод. Из тихих домашних развлечений предпочитала - рисование, книжки с картинками, путанное детское вышивание - вязание и «кукольный дом». Она колола крохотные пальчики спицами, но только хмурилась, не плакала. С детства трепетно - внимательная к характерам дочерей императрица – мать отмечала ее внешнюю сдержанность, задумчивость и спокойствие, при полной игре чувств и эмоций – внутри Души.

На кукол же – фарфоровых, румянощеких красавиц в кружевных пелеринах и шелковых пышных платьях, малышка больше смотрела с восторгом, чем играла – так красивы они были! Перед зеркальным шкафом, где куклы в ряд сидели на полке, маленькая девочка могла стоять часами, замерев от восхищения. Когда мать доставала для нее куклу и начинала осторожно показывать, как можно расчесывать ее волосы или сменить шляпку, подвижная озорница смотрела на нее с невольным испугом: вдруг хрупкое «фарфоровое дитя» выскользнет из взрослых рук и разобьется?! Но не кричала, а лишь пугливо прикасалась пальцами к материнским рукам, держащим сокровище. В ответ МамА только понимающе улыбалась, чуть покачивая золотистой головой, и звенели в такт ее красивым и легким движениям тонкие браслеты на запястьях, и переливался жемчуг на шее.

2.

Продолжая улыбаться, МамА начинала хлопотать вокруг кукольного чайного стола, ее ловкие руки в пене бледно–сиреневых, белых или кремовых кружев колдовали над крохотной, «детской» копией мейсенского фарфорового сервиза: чашками, сахарницей, молочником, крохотными, в полпальчика величиной, ложками. Ведь кукол – барышень надо было непременно напоить чаем: они так проголодались, сидя в строгом, скучно - парадном шкафу! МамА терпеливо доставала с полок почти всех кукол, обтряхивала их, поправляла слегка смятые шляпки и платья – роброны, и вскоре все они, фарфоровые дети, веселой и яркой компанией восседали за изысканно накрытым столом, где в крошечных чашках плескался малиновый сироп, а на резных тарелочках – лежали горками крошки ароматного печенья.

На звон посуды и шум веселых разговоров прибегала старшая сестренка Ольга и, проворно сдернув с головы ленту, державшую шелковистые волосы, и всплеснув от восторга пухлыми ручками, тотчас принималась помогать матери и Танюше устраивать веселый кукольный праздник. Места на нем хватало не всем, потому как Ольга считала, что нужно пригласить и других кукол: веселого барабанщика – зайца и неуклюжего бурого медвежонка, который был ростом с саму Ольгу, и оловянного солдата – генерала и живого гостя - рыжего пушистого и очень важного дворцового кота с алой ленточкой на шее. Против кота всегда высказывалась МамА, но он часто являлся незваным гостем, и пока крохи – хозяюшки размышляли куда его усадить, выбирал место сам – иногда прямо посреди стола, нахально слизывая с тарелок кукольное угощение. Сестры и МамА ахали и охали, но прогнать озорника с места не решались: еще посуду побьет и кукол испугает!

Наевшись, рыжий невежа мягко прыгал на пол и шествовал в центр комнаты, где на ярком ковре играли солнечные лучи. Там, важно улегшись на правый бок, вылизав обе лапы и лукаво прищурив серо – черно – зеленый немигающий глаз, нарушитель спокойствия долго наблюдал за светским щебетом в кукольной гостиной и хозяюшками – феями, хлопочущими вокруг стола. Иногда он сладко дремал в солнечных лучах, но долго блаженствовать там ему не давали.

3.

Устав от игры, маленькие Цесаревны обычно усаживались на мягкий ковер около рыжего любимца и начинали всячески тормошить и тискать его. Он совсем не царапал их мягких ручек, только недовольно жмурился и урчал, если Ольга или Татьяна пытались уложить его себе на шею, как модную горжетку. Более всех мяукающий «комочек огня» любил именно Татьяну, и она часто гуляла по парку в сопровождении няни и гувернантки с « живым воротником или муфтою» на плечах или в руках. И у повзрослевшей Цесаревны на коленях матросы и офицеры яхты «Штандарт» часто видели огненно – рыжее сибирское чудо, потомка того самого равнодушно - важного Петергофского обитателя, любителя кукольного угощения!

Впрочем, если быть совсем точными, то таких «потомков сибиряков» было несколько: каждая из Цесаревен имела своего пушистого любимца, но самым красивым все признавали только «когтистого друга» Татьяны.

Она росла, менялись ее походка, движения, улыбка, манера одеваться - все больше было в них грации и мягкой женственности. Причудливо, чуть капризно, менялись ароматы ее духов, туалетной воды, сашэ, менялись альбомы и книги на ее столе в скромно опрятной, девичьей комнате, уставленной букетами ландышей, пионов и сирени с розами, но мало менялась она сама, внутренняя, оставаясь все такой же чуть сдержанной, задумчиво – ласковой, приветливой и ровной со всеми, редко - плачущей или сердитой, опечаленной чем либо. Все страсти ее живой, одухотворенной натуры бушевали только внутри нее.

4.

Похоже, что она родилась истинной «царской дочерью». Все портреты Татьяны Николаевны, в юности, оставленные современниками, очень схожи между собой. Приведем здесь только наиболее яркие из них.

С. Я. Офросимова:

Направо от меня сидит Великая княжна Татьяна Николаевна. Она Великая княжна с головы до ног, так она аристократична и царственна! Лицо ее матово бледно, только чуть-чуть розовеют щеки, точно из-под ее тонкой кожи пробивается розовый атлас. Профиль ее безупречно красив, он словно выточен из мрамора резцом большого художника. Своеобразность и оригинальность придают ее лицу далеко расставленные друг от друга глаза. Ей больше, чем сестрам, идут косынка сестры милосердия и красный крест на груди. Она реже смеется, чем сестры. Лицо ее иногда имеет сосредоточенное и строгое выражение. В эти минуты она похожа на мать. На бледных чертах ее лица - следы напряженной мысли и подчас даже грусти. Я без слов чувствую, что она какая-то особенная, иная, чем сестры, несмотря на общую с ними доброту и приветливость. Я чувствую, что в ней - свой целый замкнутый и своеобразный мир".

Баронесса С. К Буксгевден:

"Татьяна Николаевна, по-моему, была самая хорошенькая. Она была выше матери, но такая тоненькая и так хорошо сложена, что высокий рост не был ей помехой. У нее были красивые, правильные черты лица, она была похожа на своих царственных красавиц родственниц, чьи фамильные портреты украшали дворец. Темноволосая, бледнолицая, с широко расставленными глазами - это придавало ее взгляду поэтическое, несколько отсутствующее выражение, что не соответствовало ее характеру. В ней была смесь искренности, прямолинейности и упорства, склонности к поэзии и абстрактным идеям. Она была ближе всех к матери и была любимицей у нее и у отца. Абсолютно лишенная самолюбия, она всегда была готова отказаться от своих планов, если появлялась возможность погулять с отцом, почитать матери, сделать все то, о чем ее просили. Именно Татьяна Николаевна нянчилась с младшими, помогала устраивать дела во дворце, чтобы официальные церемонии согласовывались с личными планами семьи. У нее был практический ум, унаследованный от Императрицы - матери и детальный подход ко всему".

5.

Юлия фон Ден тоже вторила остальным мемуаристам:

"Великая княжна Татьяна Николаевна была столь же обаятельной, как и ее старшая сестра, но по-своему. Ее часто называли гордячкой, но я не знала никого, кому бы гордыня была бы менее свойственна, чем ей. С ней произошло то же, что и с Ее Величеством. Ее застенчивость и сдержанность принимали за высокомерие, однако стоило вам познакомиться с ней поближе и завоевать ее доверие, как сдержанность исчезала и перед вами представала подлинная Татьяна Николаевна. Она обладала поэтической натурой, жаждала настоящей дружбы. Его Величество горячо любил вторую дочь, и сестры шутили, что если надо обратиться к Государю с какой-то просьбой, то " непременно уже Татьяна должна попросить Рapa, чтобы он нам это разрешил". Очень высокая, тонкая, как тростинка, она была наделена изящным профилем камеи и каштановыми волосами. Она была свежа, хрупка и чиста, как роза".

А.А.Танеева-Вырубова трепетно вспоминала в своих великолепных мемуарах о Царской Семье:

"Татьяна Николаевна была в мать - худенькая и высокая. Она редко шалила и сдержанностью и манерами напоминала Государыню. Она всегда останавливала сестер, напоминала волю матери, отчего они постоянно называли ее "гувернанткой". Родители, казалось мне, любили ее больше других. Государь говорил мне, что Татьяна Николаевна ему сильно напоминает характером и манерами Государыню. Волосы у нее были темные... Мне также казалось, что Татьяна Николаевна была очень популярна: все ее любили - и домашние, и учителя, и в лазаретах. Она была самая общительная и хотела иметь подруг".

П. Жильяр, любящий своих «царственных воспитанниц» до самозабвения писал «о втором цветке царского венка»:

"Татьяна Николаевна от природы скорее сдержанная, обладала волей, но была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра. Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны. Если только Императрица и делала разницу между дочерьми, то ее любимицей была, конечно, Татьяна Николаевна. Не то, чтобы ее сестры любили мать меньше ее, но Татьяна Николаевна умела окружать ее постоянной заботливостью и никогда не позволяла себе показать, что она не в духе. Своей красотой и природным умением держаться в обществе она слегка затеняла сестру, которая меньше занималась своей особой и как-то стушевывалась. Тем не менее эти обе сестры нежно любили друг друга, между ними было только полтора года разницы, что, естественно, их сближало. Их звали "большие", тогда как Марию Николаевну и Анастасию Николаевну продолжали звать "маленькие".

А. Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора:

"Татьяна была выше, тоньше и стройнее сестры, лицо - более продолговатое, и вся фигура породистее и аристократичнее, волосы немного темнее, чем у старшей. На мой взгляд, Татьяна Николаевна была самой красивой из четырех сестер".

Клавдия Битнер, гувернантка детей уже в неволе, в Тобольске, резюмирует, делая несколько неожиданный вывод после общения с Великой княжной: "Если бы семья лишилась Александры Феодоровны, то крышей бы для нее была Татьяна Николаевна. Она была самым близким лицом к Императрице. Они были два друга".

Полковник Е. С.Кобылинский дополняет характерные портретные страницы:

"Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: "Как Татьяна Николаевна скажет". «Надо спросить у Тани». Эта была девушка вполне сложившегося характера, прямой, честной и чистой натуры, в ней отмечались исключительная склонность к установлению порядка в жизни и сильно развитое сознание долга. Она ведала, за болезнью матери, распорядками в доме, заботилась об Алексее Николаевиче и всегда сопровождала Государя на его прогулках, если не было В. Долгорукова. Она была умная, развитая, любила хозяйничать, и в частности, вышивать и гладить белье".

И самое лаконичное, самое пронзительное в неумелости своей, неприязненности, описание.

А. Якимов, один из «красных конвоиров»: "Такая же, видать, как царица, была и Татьяна. У нее вид был такой же строгий и важный, как у матери. А остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия - важности никакой не имели"….

6.

Неудивительно, что сравнение Татьяны с великой княжной Ольгой нередко приводится здесь, во всех этих воспоминаниях. "Большая пара" Цесаревен была очень дружна, - все время вместе, но, тем не менее, чем сильнее взрослели Великие княжны, тем заметнее для всех становилось ненавязчивое первенство второй сестры. И если Ольгу Николаевну все как – то невольно сравнивали с принцессой, то Татьяна Николаевна по духу, несомненно, была – королева: сдержано - властная, решительная, умная, привыкшая опекать тех, кто слабее и нуждается в ее покровительстве. Уместности королевских тонов в портрете княжны есть неоспоримые доказательства.

Вот письмо Татьяны Николаевны от 15 августа 1915 года:

"Я все время молилась за вас обоих, дорогие, чтобы Бог помог вам в это ужасное время. Я просто не могу выразить, как я жалею вас, мои любимые. Мне так жаль, что я ничем не могу помочь... В такие минуты я жалею, что не родилась мужчиной. Благословляю вас, мои любимые. Спите хорошо. Много раз целую тебя и дорогого Папу... Ваша любящая и верная дочь Татьяна".

Не сразу и догадаешься, что эти строки, написанные явно сильным человеком, принадлежат восемнадцатилетней девушке и обращены к родителям. Еще одна записка Татьяны к матери. Датирована она 1912 годом, и тон почтительной, послушной дочери в ней постепенно, мягко замещается теплой материнской интонацией:

"Я надеюсь, что Аня (*А. А.Танеева - Вырубова - автор.) будет мила с тобой, и не будет тебя утомлять, и не будет входить и тревожить тебя, если ты захочешь побыть одна. Пожалуйста, дорогая МамА, не бегай по комнатам, проверяя, все ли в порядке. Пошли Аню или Изу, (* А. А.Танеева - Вырубова и одна из фрейлин Двора, лицо не установленное - автор.) иначе ты устанешь, и тебе будет трудно принимать тетю и дядю. Я постараюсь, и на борту с офицерами буду вести себя как можно лучше. (*Речь в письме, вероятно, идет о каком – либо торжественном приеме на борту царской яхты «Штандарт». Цесаревны уже учились замещать Государыню мать на некоторых светских церемониях – автор.). До свидания, до завтра. Миленькая, не беспокойся о Бэби (* Домашнее имя Цесаревича Алексея Николаевича на английский манер – «Малыш» - автор). Я присмотрю за ним, и все будет в порядке" - так пишет матери девочка - подросток. Чувствуются рано определившийся цельный характер, хозяйственная сметка, практичность и деловитость. А за всем этим, если не забывать, кем написаны эти строки, чисто «романовская» царская сила и воля.

Но и привычные тихие женские таланты были присущи Татьяне Николаевне в большей степени, чем сестрам. Анна Танеева писала, что, занимаясь рукоделием, Татьяна работала лучше других. У нее были очень ловкие руки, она шила себе и старшим сестрам красивые блузы, вышивала, вязала и великолепно причесывала мать, когда девушки - горничные отлучались на выходные.

7.

Итак, Татьяна Николаевна заведовала распорядками в доме, хозяйничала, вышивала, гладила белье - любила как раз то, к чему не лежало сердце Ольги Николаевны. Да еще и воспитывала младших. Если представить Татьяну Николаевну повзрослевшей, уже в замужестве, то сразу вырисовывается цельный образ русской жены - женщина домовитая, мать семейства, умная и строгая, у которой все в руках спорится, все домашние ее уважают, дети даже чуть - чуть побаиваются, истинная хранительница семейного очага. Привлекает, пленяет он, этот милый образ, безусловно, но уж больно спокойны краски! Вся ли Великая княжна – здесь, в этом образе «русской душою», завершен ли ее портрет? Думается, нет.

Можно с уверенностью сказать, что, если бы жизнь Царской семьи не прервалась так рано, Татьяна Николаевна никак не смогла бы найти полное применение своим силам и талантам только в семье, так как это была натура очень деятельная, живая, активная. Домашний уклад, который, несомненно, в собственной ее обители был бы подчинен Татьяне и управляем ею, не смог бы завладеть огненной душой ее настолько, чтобы она не вышла за семейный порог! Не только распорядками в доме могла бы она заведовать, но и в определенной общественной структуре – тем более, а, если бы понадобилось, то и в целом государстве.

8.

Женщина и власть, женщина и политика - сочетание, кажущееся исключением в ту эпоху, однако, оно вполне имеет право на существование.

«Хозяйка дома», в случае с Великой княжной Татьяной Николаевной - понятие более широкое. Счастливое сочетание, которое почему-то обычно представляется невозможным, - домовитая мать семейства, хорошая супруга и... умный политик. В столь юном возрасте Татьяна Николаевна уже имела созревший политический кругозор русской женщины - правительницы, и не зря Государь Император так любил беседовать с ней.

Татьяна - единственная, с кем в переписке своей Александра Феодоровна говорит о делах, о войне, даже о том, что мучает Государыню лично, - о распускаемой против нее клевете. Когда Татьяна однажды попросила прощения в том, что резко сказала о Германии, забыв, что это родина ее матери, Государыня ответила ей: "Вы, девочки мои, меня не обижаете, но те, кто старше вас, могли бы, иногда, и думать... но все вполне естественно. Я абсолютно понимаю чувства всех русских и не могу одобрять действия наших врагов. Они слишком ужасны, и поэтому их жестокое поведение так меня ранит, а также то, что я должна выслушивать. Как ты говоришь, я вполне русская, но не могу забыть мою старую родину".

Императрица дает Татьяне распоряжения: "Спроси Биби* (*Неустановленное лицо, вероятно, одна из дам - распорядительниц в Большом Екатерининском дворце – госпитале – автор.) по телефону, нельзя ли во время панихиды поставить солдатский гроб рядом с гробом полковника, чтобы в смерти они были равны? Когда мы приехали туда, как раз принесли одного. Ей нужно спросить мужа; я нахожу, что это было бы, более, по-христиански, ... впрочем, пусть они делают как нужно".

9.

Письма Княжны Татьяны. Отрывки, кусочки, полу - цитаты… Больно щемит сердце, когда вчитываешься в них. Ей, милой красавице – Цесаревне, близко к сердцу принимающей все беды родной земли и любимой Семьи остается жить чуть менее двух лет. У нее за плечами немалый духовный опыт: зарево мятежа 1905 года, убийство премьер – министра Петра Аркадьевича Столыпина в зале Киевского оперного театра, произошедшее прямо на ее глазах в 1911 году, (она необыкновенно тяжело пережила его и даже болела от огорчения! – автор). Острый кризис болезни брата Алексея в Спале, едва не унесший его жизнь и до основания потрясший нервы и сердце любимой МамА. Ей, тихой «царевне Царскоселья», « розе Петергофа» вроде бы и нечего сказать людям - настолько чистой и однообразной кажется ее жизнь, но и слишком многое может она сказать им, ибо все пережитое пропускает через сердце. Больше полусотни раненных умерло на ее руках в Царскосельском лазарете. Но, прежде всего, тепло своей души она несет родителям, безмерно любимым ею людям:

1916 год. Рождество: "Моя бесценная, дорогая МамА, я молюсь, чтобы Бог помог сейчас вам в это ужасное, трудное время. Да благословит и защитит Он вас от всего дурного, мой милый ангел, МамА …. ".

Новый , 1917-й, страшный для Семьи, год: "Моя милая МамА, я надеюсь, что Господь Бог благословит этот Новый год, и он будет счастливее, чем прошедший. И что он, может быть, принесет мир и конец этой кошмарной войне. И я надеюсь, дорогая, что ты будешь лучше себя чувствовать".

Увы, желание великой княжны Татьяны не сбылось. Трагический, легендарный 1917 год принес бедствия неизмеримые и непредсказуемые. А если бы их не было? Если бы... Тогда, как мы уже сказали, Татьяна Николаевна, скорее всего, заняла бы не последнее место при любимом брате - Цесаревиче в управлении государством. Ее деятельный ум, энергия, щедрое сердце располагали к этому всецело.

Не случайно, именно в ее переписке с близкими, уже из заточения в Тобольске и Екатеринбурге мы найдем рассуждения о переживаниях Родины. Вот строки из письма великой княжны Татьяны Николаевны, подруге - фрейлине Маргарите Хитрово:

Тобольск, 11 января 1918 года

"Как грустно и неприятно видеть теперь солдат без погон, и нашим стрелкам тоже пришлось снять. Так было приятно раньше видеть разницу между нашим и здешним гарнизонами. Наши - чистые с малиновыми погонами, крестами, а теперь и это сняли. Нашивки тоже. Но кресты, к счастью, еще носят. Вот подумать, проливал человек свою кровь за Родину, за это получал награду, за хорошую службу получал чин, а теперь что же? Те, кто служил много лет, их сравняли с молодыми, которые даже не были на войне. Так больно и грустно все, что делают с нашей бедной Родиной, но одна надежда, что Бог так не оставит и вразумит безумцев". Не вразумил, увы! Но вернемся немного назад… к началу войны 1914 года.

10.

Православный историк, исследовательница духовного и жизненного пути великой княжны Татьяны Романовой - Т. Горбачева пишет взволнованно:

"Когда началась Первая мировая война, великой княжне Татьяне исполнилось семнадцать лет. Для нее наступило совершенно особое время, - время, когда в полной мере проявились не только ее доброта, милосердие, но и душевная стойкость; большие организаторские способности, а также талант хирургической сестры...".

Через несколько недель после начала войны великая княжна Татьяна выступила инициатором создания в России "Комитета Ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны для оказания временной помощи пострадавшим от военных бедствий".

Прославившийся на ниве обширной благотворительности "Татьянинский комитет" ставил перед собой следующие цели: оказание помощи лицам, впавшим в нужду вследствие военных обстоятельств, в местах их постоянного места жительства или же в местах их временного пребывания; содействие отправлению беженцев на родину или на постоянное место жительства; поиск работы для трудоспособных; содействие в помещении нетрудоспособных в богадельни, приюты; оказание беженцам денежных пособий; создание собственных учреждений для помещения нетрудоспособных содействие в помещении нетрудоспособных в богадельни, приюты; оказание беженцам денежных пособий; создание собственных учреждений для помещения нетрудоспособных; прием пожертвований. Великая княжна Татьяна была Почетной председательницей этого Комитета, в который входили известные в России государственные и общественные деятели. В заседаниях Комитета также участвовали представители военного министерства, министерств Внутренних дел, Путей сообщения и Финансов.

11.

Отметим, что великая княжна Татьяна Николаевна, формально занимавшая пост Почетной председательницы, несмотря на свой юный возраст, активно, "разумно" и "толково", по словам А. Мосолова, участвовала в деятельности комитета ее имени и входила во все его дела. Лично благодарила тех, кто помогал деятельности Комитета.

Сохранилось ее собственноручное письмо скандально известной родственнице - «морганатической тетушке», супруге Великого князя Павла Александровича Романова - княгине О.В. Палей, оказавшей немалую поддержку беженцам - быть может, с целью завоевать блестящую репутацию и добрую «сень благожелательности» на новую свою княжескую фамилию, пожалованную Государем, доподлинно – неизвестно, но это – не столь уж важно. Энергичной, щедрой, но безнадежно тщеславной княгине, как-то удалось тронуть сердце сдержанной на эмоции, но по-романовски - великодушной, гордой и чистой Цесаревны.

Вчитаемся в строки, которые послужили для мадам Палей заветным ключом от «золотых врат» петербургского бомонда. Они, строки эти, каким-то чудом уцелели в парижском архиве семьи Палей и опубликованы, к счастью.

"Княгиня Ольга Валериановна!

Получила Ваше пожертвование в пользу близкого моему сердцу населения, пострадавшего от военных бедствий, выражаю Вам мою искреннюю признательность. Остаюсь к Вам неизменно благожелательною.

Татьяна".

Характер истинной дочери Императора проявился и здесь: летящие, упругие, точные строки, неторопливые и хорошо обдуманные. Царственную прохладу маленького письма смягчают внезапно появившиеся во втором абзаце слова: «близкого моему сердцу» и искреннюю признательность. О, княгине Палей было, за что ценить эти скупые строки похвалы! Но вернемся от историко-лингвистического анализа к историческим реалиям, читатель…

В "Татьянинском комитете" были утверждены "Правила о дипломах и жетонах...". Дипломы и жетоны жаловались "за оказание Комитету выдающихся заслуг пожертвованиями или устройством сборов, подписок, выставок, концертов, спектаклей, лекций, лотерей и тому подобного". Были установлены дипломы двух разрядов (диплом первого разряда печатался золотым шрифтом на веленевой бумаге), которые выдавались за собственноручным подписанием великой княжны Татьяны Николаевны. Жетоны также устанавливались двух разрядов и имели вид синего эмалевого щита с изображением инициалов августейшей Почетной председательницы Комитета под великокняжеской короной. Жетоны первого разряда были серебряные, второго - бронзовые. Дамы могли носить их как брошь, а мужчины - как брелок на часовой цепочке или же в верхней петлице платья. Организаторы комитета надеялись, что "составят здесь такую же грозную силу, которая своим самоотверженным трудом и средствами на благо Родины будет так же страшна врагу, как и воюющая рать". Остается лишь добавить, что носить брошь «от Цесаревны» в высшем кругу петербургской знати считалось немалою честью и ее мы видим на портретах того времени у некоторых знатных дам, в том числе - и у княгини Палей. Жаль только, что мало их было, носительниц «Татьянинских брошей милосердия», среди блестящих великосветских львиц… Очень мало!

12.

Общественная деятельность Великих княжон приветствовалась и активно направлялась Императрицей. Из письма Государыни супругу от 20 сентября 1914 года: "В 4 ч. Татьяна и я приняли Нейдгарда по делам ее комитета - первое заседание состоится в Зимнем Дворце в среду, после молебна, я опять не буду присутствовать. Полезно предоставлять девочкам работать самостоятельно, их притом ближе узнают, а они научатся приносить пользу".

Эту же мысль Ее Величество повторила в письме от 21 октября 1914 года: "О. и Т. сейчас в Ольгином Комитете. Татьяна одна принимала Нейдгарда с его докладом, продлившимся целых полчаса. Это очень полезно для девочек. Они приучаются быть самостоятельными, и это их гораздо большему научит, так как приходится думать и говорить за себя без моей постоянной помощи".

Письмо от 24 октября 1914 года: "Татьяна была на заседании в своем Комитете, оно продолжалось 1,5 часа. Она присоединилась к нам в моей крестовой общине, куда я с Ольгой заезжала после склада".

13.

Еще одна деятельность, которой Великая княжна Татьяна Николаевна самоотверженно отдавала все свои силы, - это работа медицинской сестры.

С. Я. Офросимова вспоминала:

"Если бы, будучи художницей, я захотела нарисовать портрет сестры милосердия, какой она представляется в моем идеале, мне бы нужно было только написать портрет великой княжны Татьяны Николаевны; мне даже не надо было бы писать его, а только указать на фотографию ее, висевшую всегда над моей постелью, и сказать: "Вот сестра милосердия".

"Во время войны, сдав сестринские экзамены, старшие княжны работали в Царскосельском госпитале, выказывая полную самоотверженность в деле... У всех четырех (сестер. - автор) было заметно, что с раннего детства им было внушено огромное чувство долга. Все, что они делали, было проникнуто основательностью в исполнении. Особенно это выражалось у двух старших. Они не только несли в полном смысле слова обязанности рядовых сестер милосердия, но и с большим умением ассистировали при сложных операциях... Серьезнее и сдержаннее всех была Татьяна", - пишет Мосолов.

Татьяна Евгеньевна Мельник-Боткина (дочь лейб-медика Николая II Е. С. Боткина) вспоминала, что доктор В Деревенко, "человек весьма требовательный по отношению к сестрам", говорил уже после революции, что ему редко приходилось встречать такую спокойную, ловкую и дельную хирургическую сестру, как Татьяна Николаевна. "С трепетом просматривая в архиве дневник великой княжны Татьяны 1915-1916 годов, - рассказывает уже упомянутый нами историк Татьяна Горбачева, - написанный крупным ровным почерком, удивлялась я необыкновенной чуткости великой княжны - после посещения лазаретов она записывала имена, звания и полк, где служили те люди, кому она помогла своим трудом сестры милосердия. Каждый день она ездила в лазарет... И даже в свои именины".

В госпитале Татьяна выполняла очень тяжелую работу: перевязки гнойных ран, ассистирование при сложных операциях. Государыня то и дело сообщает мужу: "Татьяна заменит меня на перевязках", "…предоставляю это дело Татьяне".

Из воспоминаний Т. Мельник-Боткиной:

"Я удивляюсь и их трудоспособности, - говорил мне мой отец про Царскую семью, уже не говоря про Его Величество, который поражает тем количеством докладов, которое он может принять и запомнить, но даже Великая княжна Татьяна; например, она, прежде чем ехать в лазарет, встает в семь часов утра, чтобы взять урок, потом едет на перевязки, потом завтрак, опять уроки, объезд лазаретов, а как наступит вечер... сразу берется за рукоделие или за чтение".

14.

Юной Татьяне Николаевне не чужды были и наклонности гордой амазонки. Государыня часто сообщает супругу в письмах, что Татьяна отправилась кататься верхом, тогда как, другие девочки предпочли другие занятия: "...собираюсь покататься с тремя девочками, пока Татьяна ездит верхом".

И. Степанов дополняет слова любящей Государыни - Матери:

"Татьяна... была шефом армейского уланского полка и считала себя уланом, причем, весьма гордилась тем, что родители ее тоже - уланы. (* Оба гвардейских уланских полка имели шефами Государя и Императрицу.) "Уланы рара" и "уланы mama"", - говорила она, делая ударение на последнем "а". Государыня пишет Николаю Александровичу: "Татьяна в восторге, что ты видел ее полк и нашел его в полном порядке".

Согласитесь, что надо было обладать незаурядными качествами характера и иметь какой то особый склад ума, чтобы вникать в тонкости бытия полка и знать, что же означает на самом деле это строгое понятие: «полк в полном порядке» и как следует сей полк в этот надлежащий порядок привести. Ей, строгой и прекрасной амазонке, как то удавалось и это. Уланы почтительно–восхищенно любили и побаивались ее. Сохранилось высказывание одного из офицеров ее полка: « Встречаясь с ней, при всем ее внешнем очаровании и простоте, вы ни на секунду не забывали, что говорите с дочерью Императора…».

15.

Отличность Татьяны от сестер, ее некое духовное старшинство проявлялись, пожалуй, даже в мелочах. В выборе книг и музыки (она любила (вместе с сестрою Ольгой) мемуары Наполеона, пьесы Ростана, записки Екатерины Второй и «Путешествие на корабле «Бигль» Ч. Дарвина, «Айвенго» В. Скотта, серьезные духовные книги, - к примеру, Житие Серафима Саровского» - стихотворения Пушкина, часто наизусть читала «Евгения Онегина», с увлечением играла на рояле Чайковского и Рахманинова, Грига и Шопена – автор.) и в отношении к простым, самым заурядным, явлениям жизни:

"Обе младшие и Ольга ворчат на погоду, - рассказывает в письме Александра Феодоровна, - всего четыре градуса, они утверждают, будто видно дыхание, поэтому они играют в мяч, чтобы согреться, или играют на рояле, Татьяна спокойно шьет". Скажем еще несколько слов об этой удивительной девушке. Великая княжна Татьяна постоянно училась самоанализу, училась владеть собой. Вспомним фразу из письма Императрицы Супругу: "Только когда я спокойно говорю с Татьяной, она понимает".

16.

Будучи еще совсем в юных летах, задумчивая Великая княжна уже весьма критично и верно оценивала свое внутреннее состояние, все свои просчеты и ошибки: "Может быть, у меня много промахов, но, пожалуйста, прости меня". (Письмо к матери от 17 января 1909 года).

"16 июня 1915 года. Я прошу у тебя прощения за то, что как раз сейчас, когда тебе так грустно и одиноко без ПапА, мы так непослушны. Я даю тебе слово, что буду делать все, чего ты хочешь, и всегда буду слушаться тебя, любимая" – винится Татьяна в другом письме перед горячо любящей матерью.

"21 февраля 1916 года. Я только хотела попросить прощения у тебя и дорогого ПапА за все, что я сделала вам, мои дорогие, за все беспокойство, которое я причинила. Я молюсь, чтобы Бог сделал меня лучше...".

17.

За эти тихие, искренние молитвы ей, несомненно, прощалось все. И родители, и брат, и сестры любили ее беззаветно, а шалун Алексей, в отсутствие матери, затихал и укладывался спать лишь тогда, когда в комнату входила Татьяна. Ни старшая, снисходительная и ласковая Ольга, ни балующая его нещадно Мария, ни «сердечный дружок по проказам», чаровница Настенька не имели на него столь очевидного, незаметного, домашнего влияния, как молчаливая вторая сестра, хотя всех своих «хранительных сестер–нянюшек» Алексей - боготворил. Но именно Татьяне он доверял свои простые детские секреты, мысли и заботу о любимой собачке – спаниеле Джое. Он знал, что никто лучше нее не сможет расчесать непоседе Джою его шелковистую шерстку и правильно застегнуть ошейник, никто лучше «милой Тани» не посоветует, как правильно написать письмо–приглашение к игре другу, Коле Деревенко, чтобы оно, приглашение это, не прозвучало, как капризный приказ Наследника престола.

Но при частых задушевных вечерних беседах маленький брат – Цесаревич никогда не расспрашивал почти взрослую сестру - княжну об ее девичьих секретах. Будучи отменно воспитанным, понимал, что делать этого попросту – нельзя. Замечая, что на глазах сестры иногда блестят слезы, он, молча, обнимал ее, гладил по волосам, целовал прохладные пальцы, но - не расспрашивал. Думал, что, должно быть, опять в лазарете умер какой–нибудь тяжко раненный, за которым сестра преданно и заботливо ухаживала. Кто знает, может быть, она была в него даже немного и влюблена? Или он в нее, что - скорее всего, ведь трудно не полюбить такую милую красавицу, как Татьяна. Это было бы несправедливо! О грусти Татьяны он осторожно намекал Ольге или МамА и те, не стараясь выяснить причины, удваивали свое внимание к ней. Взгляд гордой красавицы – сестры тотчас теплел и светился признательностью. Чуткому сердцем и душою Алексею отрадно было видеть это.

18.

Кстати, здесь уместно будет поговорить и о Тайне сердца Великой княжны. Хотя бы мимолетно коснуться этого вопроса. Была ли она, эта тайна? Точных и убедительных свидетельств о романтических побуждениях души и сердечных чувств Цесаревны Татьяны Николаевны нет. Она просто не успела их пережить. На ее долю выпало нечто другое, почти страшное, фантастическое. Оно – не сбылось. Но от реальности эту фантастическую полу - быль отделяли лишь крохотные мгновения.

Об этом пишет в своей знаменитой книге. «Николай Второй. Жизнь и смерть» историк и драматург Э. Радзинский. Я позволю себе коротко передать суть событий, цитируя текст самого исследования лишь по строгой необходимости. Это случилось во время отплытия детей Романовых из Тобольска до Тюмени в мае 1918 года. В Екатеринбурге в это время их уже ждали родители и доктор Боткин, вместе с последней, расстрельной командой охраны. Но о команде пассажиры парохода «Русь» - царственные дети узники и их маленькая свита тогда не думали. Их страшило совсем другое. Александра Теглева, няня Алексея, помощница девочек - Цесаревен, вспоминала в своих показаниях следователю Н. Соколову: «На пароходе комиссар Родионов запретил на ночь запирать княжнам свою каюту, а Нагорного* (* Матрос - нянька Цесаревича, расстрелянный большевиками в екатеринбургской тюрьме, в начале июля 1918 года – автор.) с Алексеем запер снаружи замком. Нагорный устроил даже скандал: «Какое нахальство! Больной мальчик взаперти! Что же, и в уборную нельзя будет выйти?!». Родионов справедливых криков Нагорного не слыхал. На палубе пьяные красноармейцы караула палили из винтовок и пулеметов по пролетающим мимо чайкам. Мертвые птицы падали прямо на дек, заплеванный веселящимися часовыми…». Э. Радзинский. Николай Второй. Жизнь и смерть. Часть третья «Ипатьевская ночь». Стр. 340) и еще, далее, цитата текста Э.Радзинского:

«Из письма А. Салтыкова Киев, автору книги: « У нас в доме жил старик, солдат из красногвардейцев, дядя Леша Чувырин или Чувырев.. Он рассказывал, что в молодости ехал на пароходе из Тобольска вместе с детьми царя. Караулил, когда их перевозили. И он рассказал такую вещь, даже не знаю, стоит ли писать… Великие княжны должны были ночевать с открытыми дверьми каюты, и вот ночью стрелки надумали к ним войти. Конец истории он каждый раз рассказывал по иному: то им воспретил старший, то они ночью проспали…

19.

Старшим над экспансивным и жестким Родионовым был стойкий революционер, бывший студент юридического факультета Московского университета, выходец из чиновничьего сословия, Федор Лукоянов, по кличке «Марат». С октября 1917 года он уже весьма активно работал в органах ЧК. С 15 марта 1918 года возглавил Пермскую ЧК, а с июня 1918 года - Уральскую областную ЧК. «Руководил расстрелом Романовых», как написано им собственноручно в экземпляре «Автобиографии», хранящемся в Музее КГБ.

Жесткий и принципиальный «Марат» - Лукоянов был направлен представителями Екатеринбургского Уралсовета еще в Тобольск, в предпоследний приют Царской семьи, в «Дом Свободы» В качестве молчаливого соглядатая, шпиона, быть может, друга, диктующего свою волю, если вдруг посчастливиться войти в доверие к обреченным узникам. Царская Семья была для многих козырной картой, разменной монетой в политических играх и амбициях вчерашних недоучившихся студентов и сыновей сапожников и кухарок. Вот лишь некоторые сценарии игр.

«Красная Москва» с помощью титулованных узников хотела заключить выгодный для себя мир, *(*Брестский был крайне шатким) и вырваться из кольца блокады, в которое сжимали ее немецкие войска. Лев Троцкий, устроив показательный суд над «полковником Романовым», таким образом хотел стать архи - главным и архи - популярным на сцене политической борьбы с Лениным, а еще один актер жизненного театра «маленький человек», комиссар Яковлев вел на этой непредсказуемой сцене свою игру, немного - наполеоновскую, мечтая тайно вывести бывшего Императора и его семью на Дальний Восток, в Японию.. Изучая подробно версии и обстоятельства гибели династии Романовых и особо – Царственной Семьи - я совершенно ясно поняла две главные и неоспоримые вещи: все ее члены, включая маленького Цесаревича Алексея, обладали неоспоримым, совершенно магнетическим обаяниям, которое могло разрушить любое, самое предвзятое мнение о них; и все они, вкупе, именно из–за этого мощного обаяния, из–за своей огромной духовной силы были смертельно страшны противникам, у многих из которых вместо души зияла в груди огромная черная, засасывающая дыра пустоты и злобы.

20.

Что случилось с непреклонным Ф. Лукьяновым, там, в узких коридорах «Дома Свободы» в Тобольске? Ничего особенного. Он был молодым человеком, а вокруг него пробегали веселою стайкой, пели и кололи тонкие пальцы иглами вышивания четыре прелестные молодые девушки. Иногда они пели, играли на рояле, спорили о книгах и стихах по-английски или по-французски. При встречах с ним в коридоре улыбчиво, но сдержанно здоровались… Но ему нравилась лишь одна – самая гордая, самая неприступная на вид, и самая красивая – Татьяна. Он знал, что меж ними быть ничего и никогда не может; ее взгляд, взгляд «дочери тирана» всегда обдавал его нескрываемым холодом презрения, смешанного с невыносимой для него жалостью, но... Но...

Какая-то тонкая струна тихонько играла в его сердце, когда он видел ее, слышал голос; что то, в его усталой, мертвой душе нежно звенело и дрожало. И едва он случайно услышал разговоры подвыпивших стрелков о грядущем «ночном веселии» в незапертой каюте молодых цесаревен, то струна та в его холодном сердце отчаянно туго зазвенела, разорвалась, он закрыл глаза, лишь на мгновение представил себе то, что может произойти с нею, - со всеми ими! - в эту ночь, под пьяную стрекотню пулеметов и пальбу из винтовок на палубе, ее гибкий изящный стан, шелковистые волосы под грязными, пропахшими махоркой, руками и телами…и приказал ошеломленному Родионову запереть на ночь пьяных стрелков в их каютах….

Все, написанное здесь, всего лишь версия историков. Это не рассказ о Любви. Пожалуй, только о ее искре, которая заронилась в чье - то сердце, жесткое, огрубевшее в цинизме и борьбе за власть и место под солнцем, и тотчас, тотчас - потухла… Власть… Власть. Жажда ее. Любыми путями. Любой ценой. В любом виде. Над душами. Телами. Нравами. Привычками. Просто – жизнями.

Она, конечно, была для Ф. Лукоянова куда важнее и нужнее всего остального. Но на какой-то миг эта самая волчица – власть стушевалась и оробела, отступила перед чем то, более мощным и сильным на свете, чем ее уверенный, страшный, грозный, звериный оскал. Это невероятно, но это – так. В этом маленьком эпизоде ничуть не сгущена та самая, «реальная краска жизни», которой на взгляд иных читателей, так не хватает в моих очерках о небожителях: принцессах, аристократах и поэтах. Все записано вслед за предположениями и догадками в письмах и мемуарах.

Это был тот Дар Нечаянный Цесаревне Татьяне Романовой, дар Судьбы, который захотели преподнести ей Небеса, незадолго до гибели, уже почти в Предсмертии. Но она еще не знала об этом. Ей оставалось жить на земле еще два неполных месяца.

21.

…За это время, за два оставшихся месяца Жизни, Татьяна Николаевна, по-прежнему, оставалась для своих родных незримой поддержкой и опорой. Под ее руководством в Тобольске кропотливо шла укладка вещей и драгоценностей Семьи для перевозки на новое место. Куда они поедут, дети еще не знали. Драгоценностей у Семьи осталось не так уж много, основное было разграблено охраной, отнято при обысках. То, что уцелело, осторожно зашивали в бархатные подкладки шляп, корсеты, плащи, пальто, подушки–думочки.

Вот строки из письма Марии: «У вас, наверное, неуютно, все уложено? Уложили ли мои вещи? Если не уложили книжку со дня рождения, *(* Речь идет о подарке? – автор), то попросите Татьяну. Мы о Вас ничего не знаем, очень ждем письма».

Все они отчаянно беспокоились друг о друге. Вот строки из их дневников и уцелевшей переписки:

«Ивлево. 1427.1918 г. (Письмо, написанное рукою Государыни):

Дорогие, нежно любимые наши душки. Горячо ото всех благодарим за милые письма.. * (*Очевидно, имеются ввиду известия, полученные Александрой Феодоровной по телеграфу в Ивлево, по пути следования в Тюмень - автор). Ужасно грустно без Вас. Как маленький спал и себя чувствует? Дай Бог скорее поправиться. Дорога была отвратительная, замерзшая грязь, большие глубокие лужи, ямы – просто невероятно; от всего этого по очереди слетали колеса и т.п. – приятно было в это время отдыхать от тряски. Каждые четыре часа в селах перепряжки. В двенадцать часов пили чай с нашей закуской в избе, вспоминали подробности поездки! Мы трое спали вместе на наших койках* (*вероятно, складных? – автор) с 10 до 4 - х. часов. Сама почти не спала, - сердце и все болит – капли и все есть. Все идет хорошо. Настенька не перенесла бы со своим аппендицитом такую тряску… Здесь переправа через Тобол. Был чудный закат солнца, и сегодня ясно светит. Мысленно горячо, горячо целуем всех и благословляем нежно любимых наших. Христос с Вами. Всем от нас привет. Надеемся, Владимир Николаевич доволен здоровьем?..* ПапА, МамА, Мария.» (*Речь в письме идет о докторе Деревенко, присматривающем за Цесаревичем Алексеем. Возможно, и сам доктор немного хворал? – автор).

В воскресенье, 29 апреля, тобольские узники получили телеграмму, что накануне вечером все путешественники благополучно прибыли в Тюмень. Вечером же приходит вторая телеграмма, посланная после отъезда из Тюмени: «Едем в хороших условиях. Как здоровье Алексея? Господь с Вами». Затем дети получили письмо от матери, отправленное из Тюмени. Путешествие было тяжелым. «При переправе через реки вода доходила лошадям по грудь. Беспрестанно ломались колеса».

22.

В дневнике императрицы от 14/27 апреля 1918 года есть запись:

«Прекрасная погода, но дорога отвратительная. В селе Борки пили чай с нашей провизией в прекрасном крестьянском доме. Покидая село, вдруг нечаянно встретили на улице штаб – ротмистра Н. Седова* (*знакомого А. Вырубовой, через которого она поддерживала связь с Царской семьей. «Государыня, увидев меня, узнала, улыбнулась и, молча осенила крестом», – вспоминал позднее Н. Я. Седов.) Сменили наш экипаж снова. Остановились в сельской школе, пили чай с нашими солдатами… Евгений Сергеевич врач Царской Семьи – Е. С. Боткин – автор) слег из – за ужасных коликов в почках. Когда стемнело, привязали колокольчики к нашей тройке, любовались прекрасным закатом и луной… Вперед и дикая скорость… Подходя к Тюмени: эскадрон на лошадях построенный в цепочку сопровождал нас по пути к станции, пересекли реку по раздвижному мосту, проделали три версты по темному городу. В середине ночи погрузились в поезд». Лейтмотив жизни в поезде, который кружил по сибирской ветке железной дороги от Тюмени до Омска и от Омска до Екатеринбурга – так долго разбирались комиссары куда же вернее будет им отвезти ценный груз – тот же самый: мысли об оставленных в Тобольске детях. Александра Феодоровна несколько раз записывает в дневнике: «Писала детям»…

Дети и свита тоже терялись в догадках о родителях. Анастасия Гендрикова с тревогой записывала в дневнике 5 мая 1918 года: «Три дня нет известия. Алексею Николаевичу, слава Богу, лучше – третьего дня вставал. Два раза в день службы в походной церкви. Вчера с детьми приобщались. Вечером пришло известие (телеграмма Матвеева), что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей».

23.

7 мая, во вторник, Пьер Жильяр записал в своем дневнике: «Дети, наконец, получили письмо из Екатеринбурга…». Позже он рассказывал полковнику - следователю Н. Соколову:«От Государыни пришло письмо. Она извещала в нем, что их поселили в двух комнатах Ипатьевского дома, что им тесно, что они гуляют лишь в маленьком садике, что город пыльный, что у них осматривали все вещи и даже лекарства…». Комиссары явно искали во флаконах с микстурами и таблетками романовские драгоценности. Не нашли. И поняли, что их привезут из Тобольска дети. После этого почтовая связь наладилась удивительно быстро.

Первое известие от своих юных «тобольчан» родители - арестанты получили уже восьмого мая 1918 года. Это была телеграмма, написанная Ольгой: «Благодарим за письма. Все здоровы. Маленький был уже в саду. Пишем. Ольга». Император Николай обрадовано пишет в своем скупом ежедневнике: «Украинцев принес нам первую телеграмму от Ольги перед ужином. Благодаря всему этому, в доме почувствовалось некоторое оживление..».

24.

В Тобольске тоже царила оживленная суета. Но не со стороны арестантов. Вот записи из дневника П. Жильяра, гувернера Наследника и Цесаревен: «Пятница, 17 мая. Солдаты нашей охраны заменены красногвардейцами, присланными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который приехал за нами. У нас с генералом Татищевым такое чувство, что мы должны сколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие княжны так торопятся увидеть своих родителей, что о у нас просто нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию.

Суббота, 18 мая – Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказанию комиссара.

Воскресенье, 19 мая. День рождения Государя. Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказывает священнику в разрешении приходить к нам. Он запрещает Великим княжнам запирать ночью свои двери. Понедельник, 20 мая. В половине двенадцатого уезжаем из дома и садимся на пароход «Русь». Это тот пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден получила разрешение ехать вместе с нами и присоединилась к нам. Мы покидаем Тобольск в пять часов. Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича и Климентия Нагорного в их каюте. Мы протестуем - ребенок болен и доктор должен иметь право входить к нему во всякое время. Среда 22 мая. Мы приезжаем утром в Тюмень».

Далее о скорбном путешествии – отрывок из свидетельских показаний П. Жильяра полковнику Н. Соколову:

«Когда на пароходе мы прибыли в Тюмень, то в поданном для нас составе поезда оказались только вагоны четвертого класса и один багажный. Комиссар Хохряков в заботах о больном Алексее Николаевиче долго хлопотал, волновался и бранился, пока не удалось получить один классный вагон. В этом вагоне поместились бывшие великие княжны, Алексей Николаевич с доктором Деревенко и служитель Цесаревича - К. Г. Нагорный, генерал Татищев, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, Е. А. Шнайдер и Е. С. Эрсберг. Все остальные, в том числе я и мистер Гиббс поместились в общем вагоне четвертого класса. Комендант Родионов, так же, как и в Тобольске, был без надобности груб и придирчив.

В Екатеринбург поезд прибыл в два часа ночи на 23 мая. Часов в восемь были поданы извозчики, на которых увезли Великих княжон, Алексея Николаевича с Нагорным и доктором Деревенко. Для принятия прибывших с поездом, на вокзал приехал председатель Екатеринбургского областного Совета Белобородов…».

25.

Николай II записывал в своем дневнике о встрече детей:

«23 мая. Четверг. Утром нам в течение одного часа последовательно объявляли, что дети в нескольких часах от города, затем, что они приехали на станцию и, наконец, что они прибыли к дому, хотя их поезд стоял здесь с двух часов ночи! Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырехнедельной разлуки и неопределенности. Взаимным расспросам и ответам не было конца. Очень мало писем дошло от них и до них. Много они, бедные, претерпели нравственного страдания в Тобольске и в течении трехдневного пути… За ночь выпал снег и лежал целый день....". Этот снег в дневнике Императора как горький вздох в минуты тяжелого раздумья.. Голгофа приближалась или продолжалась? - тем, что к Семье не пропустили, обысканных и допрошенных накануне в комнате коменданта Пьера Жильяра и Климентия Нагорного, несмотря на ходатайство Государыни и доктора Евгения Сергеевича Боткина.

Вкратце, два слова о дальнейшей судьбе этих двух, преданных Семье, людей.

Климентий Григорьевич Нагорный был расстрелян в конце июня 1918 года в Екатеринбургской тюрьме. Пьер Жильяр выслан из Пермской губернии, отправлен в Тюмень, где ему даровали «свободу передвижения»… Позднее оказался за границей, где до конца своих дней собирал свидетельства и документы о семье последних Романовых, написал удивительную по искренности и объективной теплоте сердца книгу о Них, убиенных в июле 1918 года.

Мучительно переживая разлуку с Семьей, которой был бесконечно предан, Жильяр писал много лет спустя в своих мемуарах: «Я и теперь не могу понять, чем руководствовались большевистские комиссары в своих действиях, которые привели к спасению наших жизней. Отчего, например, увезли в тюрьму графиню Гендрикову, но оставили на свободе баронессу Буксгевден, такую же фрейлину Императрицы? Отчего они, а не мы?! Чудеса! Я ходил со своими коллегами к консулам Англии и Швеции, так как французский консул отсутствовал. Надо было, что бы то ни стоило предпринять шаги, чтобы помочь несчастным заключенным. Оба консула нас успокоили, говоря что меры приняты, и они не находят положение угрожающим…».

26.

Но оно - было таковым, ибо новый, жесткий «екатеринбургский» режим вплотную приближался к тюремному: во–первых, двойной высокий забор перед окнами, не позволявший видеть ничего, кроме кусочка неба, ограничение прогулки одним часом, караул внутри здания, в комнатах, смежных с теми, где жили арестанты, сокращение числа лиц, окружавших арестантов в Тобольске и составлявших «общество» для царской семьи, а во вторых, сокращение рациона питания – строго по пятьсот рублей на человека. В третьих - контроль за перепиской; в четвертых – прекращение всякого рода свиданий с лицами, находящимися во вне…Германская миссия «Красного креста», находящаяся в то время в Ектеринбурге, по словам ошеломленного П. Жильяра, «отлично знала в каких ужасных условиях находилась Царская Семья», но ничего абсолютно миссией предпринято не было. Немцы, очевидно, никак не могли забыть резких высказываний русской Царственной четы в адрес своего кузена – кайзера Вильгельма и его воинственной политики.

27.

Совсем не нужными оказались Романовы и своим английским родным. Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов – Ленин в мае 1918 года был по отношению к Романовым настроен очень воинственно: молодое, яростно амбициозное правительство готовило суд над бывшим императором, но для вынесения приговора требовались доказательства связи Николая Второго с монархическими центрами и всяческими подпольными организациями в России и на Урале. Естественно, таковых доказательств – не было, и быть не могло. Тогда их стали просто фабриковать, подсовывая измученным заложникам письма о грядущих планах освобождения, от якобы, «преданных всецело, бывших офицеров русской армии…».

28.

Замелькали вокруг царственных теней имена гвардии капитана Д.Малиновского – Ярцова, Ахвердова, Делинсгаузена и прочих. Эта маленькая команда бывших офицеров Николаевской академии Генерального штаба, быть может, и, правда, вынашивала какие то планы по спасению Семьи, но истинно «ударным кулаком» в борьбе с большевиками за арестантов стать не смогла. В ее среду всеведущим Уралсоветом были точно и тонко внедрены провокаторы - П. Войков, по кличке «Интеллигент» и некий И. Родзинский, с одною единственной целью: «По тому времени надобно было, – вспоминает И. Родзинский - нужны были доказательства, что готовилось похищение. Надо сказать никакого похищения не готовилось. Собирались Белобородов, Войков и я. Текст составлялся, придумывался тут же. И дальше, значит, Войков по-французски диктовал эти письма, а я записывал, так что почерк там мой…». (*Здесь цитируются подлинные воспоминания И. Родзинского, писавшего под диктовку Войкова письма заложникам с ошибками на французском языке, в которых Цесаревич Алексей зовется просто «царевичем». Как в народной сказке!– автор).

29.

Николай II и его Семья, естественно, почти тотчас разгадали тонкую игру провокаторов. Это явствует из того, что Николай Александрович совершенно открыто, упомянул в своем дневнике факты получения писем из Ново – Тихвинского монастыря. Вот ответ Государя Николая Александровича, написанной рукою старшей Великой княжны Ольги, но, надо думать, его читали и соглашались с ним все члены измученной Семьи в том числе, и - Татьяна Николаевна - молчаливая и гордая Цесаревна. Кстати, гордый Романовский дух, витает над строками этого послания, если вчитаться в него внимательно. Думается, провоцирующая сторона поняла это с первых букв.

«Мы не хотим и не можем бежать, мы можем только быть похищенными силой, так как сила нас привела в Тобольск. Так что, не рассчитывайте ни на какую помощь активную с нашей стороны. Командир имеет много помощников, они меняются часто и стали озабоченными. Они охраняют наше заключение, как и наши жизни, очень добросовестно, и очень хороши с нами. Мы не хотим, чтобы они страдали из–за нас, не вы из – за нас, в особенности, ради Бога, избегайте кровопролития…

Если Вы пристально наблюдаете за нами, то сможете всегда прийти и спасти нас в случае опасности неизбежной и реальной. Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи. Не получаем ни журналов, ни газет, ни писем. С тех пор, как позволили открывать окно, (*Все окна в доме Ипатьева были закрыты наглухо и замазаны известью. Незадолго до получения Семьей первого лже – письма «гвардии капитана Малиновского» комиссия Уралсовета в составе шести человек, осмотрела дом и… внезапно позволила семье открыть два окна в столовой и угловой комнате. Более, чем странно! – автор), надзор усилился и даже запрещают высовывать голову, с риском получить пулю в лицо». Из письма предельна ясна позиция Семьи: « ничего не нужно предпринимать, во избежания кровопролития и новых страданий!».

30.

Итак, вывод из этой переписки напрашивался уже сам собою: вовлечь Семью в лже – заговор «отчаянно французящим» комиссарам - не удалось! Тогда они стали поговаривать о «эвакуации» – неизвестно куда, и приказали даже «тайно и тихо укладывать вещи, не возбуждая подозрения охраны»* (*Дневник Николая Второго за 12 - 13 мая 1918 г). Вокруг постоянно и подозрительно горячо суетился комиссар Авдеев, переписывали уцелевшее серебро и посуду, составляли опись мебели, стоявшей в доме. Все это было непонятно и тревожило несказанно.

До первого июня семья пребывала в «бивуачном состоянии», не раскладывая собранные вещи. Татьяна и Ольга ни на шаг не отходили от матери, ослабевшей от тревог и бессонных ночей. Татьяна все чаще читала матери по ее просьбе «духовное чтение»: книги о житии Серафима Саровского и Божией матери, «Патерик Киево – Печерской лавры», Библию в коричневом переплете с лиловой, муаровой, почти выцветшей закладкой. Лилово – сиреневым был и дневник Александры Феодоровны, который Татьяна подарила ей на Новый год, смастерив обложку из куска ее шелкового шарфа. Титульный лист украшала надпись, сделанная по-английски, изящным, летящим почерком, чуть наискось, с неизменным парафом - росчерком: «Моей любимой, дорогой МамА, с лучшими пожеланиями счастливого Нового года. Пусть будет Божие благословение с тобой и защищает оно тебя всегда. Любящая дочь Татьяна».

Именно в этой тетради можно прочесть записи Императрицы о том, как проходили последние полтора месяца их трудной жизни в Ипатьевском доме. Обратимся же к ним, по необходимости дополняя записи другими документами и собственными размышлениями. Итак, текст дневника.

«13 июня. Утренняя молитва. Солнечное утро. 9.45 – не было прогулки. Авдеев велел собираться, так как в любой момент. Ночью Авдеев – опять. И сказал, что не раньше, чем через несколько дней».

Александра Феодоровна пишет о странной поездке – эвакуации с затаенной в сердце тревогой. Если бы знала она, что сердце ее не обманывает. В ночь на 13 июня в бывшую гостиницу купца Королева в Перми явились трое неизвестных и предъявили «ордер ЧК на увоз Великого князя Михаила и его секретаря Джонсона». Они увезли и великого князя и его секретаря в неизвестном направлении, а на следующее утро в газетах Пермской губернии был разыгран тщательный спектакль-фарс появились статьи о похищении Михаила Александровича Романова. Сам же «похищенный» валялся в лесу, в яме, закиданной наскоро прутьями, в пяти верстах от поселка Мотовилиха, что по дороге на Пермь. В теле его застряли пули, одна из них пробила череп - навылет. Зарывать труп «похитители в кожанках» приехали лишь на другой день. И Николая Александровича с семьей, может статься, планировали убить во время такой же поездки, кто знает? Можно четко представить, как бы протекала такая групповая поездка. Можно. Если сердце не замрет от ужаса.

31.

Но карты вновь были спутаны тем, что крепло наступление белой армии. Большевики шатались в своих креслах – тронах. И испуганно озирались: что скажут мировые державы, если узнают вдруг об уничтожении не только брата Царя, но и его самого, со всею семьей?! Роковая «поездка – казнь» была отложена. Пока – не осмеливались. Тянули время. Рассчитывали. Прикидывали варианты торга. А для Семьи всплывало маревом в узкие форточки жаркое лето 1918 года. Шли дни.

16 июня. Дневник Николая Второго. «Всю неделю читал и сегодня окончил «Историю императора Павла Первого Шильдера. Очень интересно».

18 июня. Дневник Николая Второго. «Дорогой Анастасии минуло уже семнадцать лет. Жара снаружи и внутри была великая. Дочери учатся у повара Харитонова готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб. Недурно!».

Что ж! Почти идиллическая картина на фоне постоянно – назойливых часовых и редких ночных выстрелов. Вновь перед нами – страницы дневника Императрицы:

«28 июня, пятница Мы услышали ночью, как под нашими окнами очень строго приказали часовому следить за каждым движением в нашем окне».

А уже 4 июля неожиданно состоялась смена охраны. Коменданта Авдеева сменил Я.Юровский. Заменена была и вся охрана внутри дома. В саду отыскали закопанные серебряные ложки. Торжественно вернули Семье. И… еще раз переписали все их имущество. В тот день Императрица записывает в своей тетради: «Авдеев смещен, и мы получаем нового коменданта. С молодым помощником, который показался более приличным, по сравнению с другими, вульгарными и неприятными. (* Этот приличный молодой человек был Г. Никулин, через две недели застреливший сына Александры Феодоровны, Цесаревича Алексея! – автор). Они велели нам показать наши драгоценности, которые были на нас. Молодой (помощник) переписал их тщательно, и затем они их забрали (куда, на какой срок, зачем, не знаю). Оставили только два браслета, которые я не смогла снять».

«5 июля. Комендант предстал перед нами с нашими драгоценностями. Оставил их на нашем столе,и будет приходить теперь каждый день наблюдать, чтоб мы не раскрывали шкатулки».

32.

Что это было? Яростное, тупое тщеславное проявление властности? Изощренное издевательство палача, уже предполагавшего срок и вид казни? Не знаю. Не решаюсь утверждать определенно, но, вероятно, – да. Яков Юровский спешно приводил дом в порядок: чинили свет, чистили мебель. Императрица запишет в своем журнале эти мелочи трудного арестантского быта: « 8 июля. Ланч только в час тридцать утра, потому что они чинили электричество в наших комнатах».

11 июля, четверг. Комиссар пожелал увидеть нас всех в 10 утра. Он задержал нас на двадцать минут и во время завтрака не разрешил нам больше получать сыр и никаких сливок.

Рабочий, которого пригласили, установил снаружи железную решетку над единственным открытым окном. Несомненно, это постоянный страх, что мы убежим или войдем в контакт с часовым. Сильные боли продолжаются. Оставалась в кровати весь день».

Жить им оставалось считанные дни, и план по полной изоляции их от мира продолжал работать. В Москве кипела и бурлила жизнь, политические страсти не утихали: большевики рисковали вот-вот потерять власть в драке с эсерами. В Москве, на негласном совещании с прибывшим туда Исаей Голощекиным было принято решение о скорейшей ликвидации всех Романовых. Быть может, Ленину и Свердлову, политическим противникам бывшего соратника – Троцкого – Бронштейна, так жаждущего суда над коронованным палачом, - хотелось просто и яростно доказать, что они, «правители не на час», что они - сильнее? Не знаю. Возможно, так и было. Я просто продолжаю читать дневник приговоренной к смерти. Дневник бывшей Императрицы.

33.

«12 июля. Постоянно слышим артиллерию, проходящую пехоту и дважды – кавалерию в течении последних двух недель. Также части, маширующие с музыкой, - это австрийские военнопленные, которые выступают против чехов, которые вместе с частями идут сквозь Сибирь. И не так далеко уже отсюда. Раненые ежедневно прибывают в город.

13 июля. В 6. 30 Бэби имел первую ванну со времени Тобольска. Ему удалось самому залезть в нее и выйти, он также сам карабкается и вылезает из кровати. Но стоять он может только пока на одной ноге. Всю ночь дождило, слышала три револьверных выстрела в ночи.

14 июля, воскресенье. Прекрасное летнее утро. Едва проснулась из – за спины и ног… В 10.30 была большая радость – служили Обедницу. Молодой священник он приходит к нам уже второй раз».

По чину той Обедницы надо было прочесть молитву «Со святыми упокой». Только прочесть. А дьякон, почему то – запел ее. И вся семья, кроме Алексея, – он сидел в кресле – каталке – в дружном молчании опустилась на колени. Первым на колени встал Государь. На обратном пути сконфуженный и взволнованный всем происшедшим дьякон сказал отцу Ивану Сторожеву: «У них там, что то, случилось. Они стали какие - то другие».

Отец Иван махнул рукой и вытер глаза. Он понимал, что узники просто здоровались за руку со смертью, вот и все. Она, подлинною царицей, уже неслышно и властно стояла у порога...

34.

Но, все таки, Императрица упорно продолжала вести дневник. Заканчивала их историю жизни:

«15 июля, понедельник, серое утро, дальше вышло солнышко. Ланч на кушетке в большой комнате, пока женщины, пришедшие к нам, мыли полы. Затем легла в кровать опять и читала вместе с Марией. Они уходили гулять дважды, как обычно. Все утро Татьяна читала мне духовное чтение. В 6.30 Бэби принял вторую ванну. Безик, в 10.15 пошла в кровать... Слышала гул артиллерийских выстрелов в ночи и несколько выстрелов из револьвера».

Последние выстрелы в них – никто не услышит. Полуподвальная комната на первом этаже, рядом с кладовой выходила в глухой Вознесенский переулок и утыкалась окном в косогор. На окне была решетка. Если зажигали свет в том решетчатом полуподвале, его не было видно из–за высокого двойного забора... Все до мелочей продумали комиссары и конвоиры, даже шум мотора для последнего, «расстрельного» вече...

35.

В тот последний свой день они встали в девять утра. Как всегда, собрались в комнате отца и матери и вместе - негромко молились, но духовных песен не пели. В 10 часов утра сели пить чай. Как обычно, пришел Юровский с проверкой и неожиданно принес молоко и яйца для Алексея. Он хотел, чтобы у них было хорошее настроение в этот последний их полный день. Он все рассчитал верно. Аликс благодарила, улыбаясь. На прогулке в тот день они были час, как обычно: полчаса перед обедом и после. По сообщениям охраны, гуляли только Император и Великие княжны, Цесаревич Алексей с Императрицей - матерью отдыхали в комнате.

Еще строки записей в дневнике Государыни. Последние.

«16 июля, вторник. Серое утро, позднее вышло милое солнышко. Бэби слегка простужен. Все ушли на прогулку на полчаса, утром. Ольга и я принимали лекарство. Татьяна читала духовное чтение. Когда они ушли, Татьяна осталась со мной, и мы читали книгу пророка Авдия и Амоса….

В восемь часов - ужин. Играли в безик с Н. В 10 – 30 – кровать. Температура воздуха -15 градусов».

36.

Она помолилась перед сном и в 11 часов ночи свет в их комнате погас. Девочки и Алексей уже спали…

...Там, в мудрой и старой библейской книге, прочитанной Татьяной перед самою гибелью, есть странные, грозные, вещие слова: . Вот они:

« И пойдет царь их в плен, он и князья его вместе с ним, говорит Господь...

Но хотя бы ты, как орел поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда я низрину тебя, говорит Господь».

Случайно ли она выбрала для своего последнего дня именно эти страницы? Или правда то, что ничего случайного нет на свете?. Она тоже – понимала, предчувствовала, знала?! Бог весть!

Их всех разбудят в четыре утра. Сведут по лестнице вниз. В той лестнице будет ровно двадцать три ступени. Еще двадцать три мгновения жизни. Или нет, больше. Ведь Татьяне Романовой не повезло так, как ее старшей сестре, Ольге. Она умерла не сразу. Пулям мешали бриллианты, зашитые в лифе и корсете. Отползая в угол комнаты, ошеломленная, оглушенная выстрелами и всем увиденным ужасом, она закрывала руками и телом израненных сестренок – Марию и Настеньку. Но не спасла. Они тоже были насквозь проколоты штыками. В земном измерении такая страшная гибель длится – Вечность, во Вселенском масштабе, быть может - миг... Я молю Бога, чтобы страшный миг поскорее закончился. Где - то там, перед законом Небес, дыханием Вселенной, они теперь - все вместе. А над городом, в звенящей пустоте черной ночи, вперемешку с артиллерийской канонадой наступающих белых плывет жар позднего, короткого сибирского лета... Последнего лета Царственной Семьи. Или это мне - только кажется?

16 – 17 мая 2005 года.

Казахстан. Семипалатинск.

В текст добавлены фотографии из альбомов А.А. Танеевой (Вырубовой),

выложенных на сайте.